На заре молодости, когда я работал прокурором-криминалистом, мне пришлось ехать в командировку в районный центр Луганской области г. Свердловск. Уже на въезде обратил внимание на необычные знаки дорожного движения – синего цвета, квадратные, изготовленные из пластика. Потом они стали обыденностью, но тогда их не было даже в Луганске. Как оказалось, начальник свердловской госавтоинспекции через бывшего сослуживца узнал о готовящихся новых знаках, загрузил две автомашины углем и сделал маленький гешефт. Знаков он заполучил много, установил их в центре чуть ли не на каждом перекрестке. Чего греха таить – в те годы автотранспорта было мало, и работники прокуратуры не очень утруждали себя соблюдением правил дорожного движения. Но тут я решил продлить удовольствие и поехал, следуя указателям. Сделал один круг, другой, но никак не мог подъехать ни к прокуратуре, ни к милиции. После третьего круга двинулся напролом, узнал подробности истории, нашел начальника ГАИ, вывез его за околицу и предложил быть проводником. Эмоциональность его высказываний в адрес подчиненных характеризовать нет необходимости.
Историю вспомнил, подводя итоги описанных блужданий по кругам квалификации деяний, предусмотренных ст. 209 УК, в понимании законодателя и толковании Пленума Верховного суда Украины. Эмоции те же.
Надо откровенно признать: изложенные выше предложения не более чем попытка дать благовидное обоснование наличию в существующем Уголовном кодексе Украины ст. 209, которая, несмотря на ухищрения, все же не вписывается в традиционную идеологию уголовного права. Наверное, данная норма – первый шаг к трансформации этой идеологии и ее основополагающих принципов, приведению их в соответствие с изменившимися, ставшими более напряженными условиями существования общества, снизившимися возможностями противодействовать преступности, принимающей все более изощренные формы.
Понимаю, прогнозы – занятие малоперспективное. Если верить преобладающей теперь в науке теории хаоса, в сложных системах, например в атмосфере, могут быть надежными только краткосрочные прогнозы погоды. Поскольку общество – еще более сложная система, то, по мнению специалистов-футурологов, попытки заглянуть в далекое будущее бессмысленны в принципе.
Человеку, а тем более ученому, трудно признать свою беспомощность в предвидении будущего. Так, Б.В. Волженкин пишет: «Футурологи прошлого на рубеже XIX и XX вв., зачарованные научно-техническим прогрессом, предсказали человечеству «золотой век». Действительность жестоко посмеялась над пророками». Но двумя страницами далее цитирует И.И. Лукашука: «Едва ли допустимо брать на себя ответственность за сколь-нибудь детальное прогнозирование более или менее определенного будущего. Тем более, что характерная черта многочисленных прогнозов – они не сбываются. Однако задача выяснения магистральных путей прогресса государственно-правовой организации общества представляется реальной» (курсив мой. – Б.Р.). Вот так: с магистральным маршем общества в «золотой век» опростоволосились, а проложить магистральный путь государственно-правовой организации – это нам по силам. Так ли? Если в реализации прогнозирующей функции теории государства и права мы блуждаем в тумане, быстро меняющиеся философские концепции мало влияют на осмысление основополагающих проблем уголовно-правовой теории. Давайте обратимся к ретроспективе: тысячелетнюю историю насчитывает подавляющее большинство современных уголовно-правовых постулатов. А результат? Преступность идет по нарастающей, игнорируя все наши теории, все то ужесточаемые, то гуманизируемые меры ответственности. Может, наши далекие правоведы не разглядели грань между наказанием за нарушение табу и наказанием за совершение преступления? Вспомним, табу зиждилось на суеверии. Человек, нарушивший табу, считал себя обреченным на смерть, были случаи, когда он сам скоропостижно умирал, не дождавшись казни. У северных народов России до недавнего времени считалось, что человек, упавший в море, поглощен злым духом. Поэтому попытки выплыть, оказать помощь утопающему не предпринимались. Преступление же – это осознанный акт более-менее цивилизованного человека. А прогноз воздействия на отклоняющееся поведение в древнем цивилизованном праве был построен, исходя из психологии суеверного дикаря, и таким остался до наших дней. Наверное, столь затянувшуюся преемственность в уголовном праве, которой мы гордимся, пора подвергнуть переоценке, перейти к политике краткосрочных прогнозов, учитывающих относительно быстро меняющиеся объективные реалии повседневной жизни.
Как-то Гильберт сказал, что физика слишком трудна для физиков. Физики обиделись, но сегодня они не мыслят своей работы без помощи математиков. Может, пора признать, что и право трудно для юристов, обратиться за помощью, начиная от специалистов по теории систем и заканчивая нейрофизиологами? (А может, наоборот.)
В частности, целесообразно критически переосмыслить цели наказания, реально оценить эффективность такой меры, как лишение свободы. Наивно полагать, что человек, совершивший тяжкое предикатное корыстное преступление, откажется от использования полученных преступных доходов под угрозой получения дополнительного наказания, предусмотренного ст. 209 УК Украины. В порядке эксперимента я произвел опрос 160 заключенных одного из учреждений исполнения наказаний Луганской области, осужденных в 2007 году за совершение корыстных преступлений. Все как один заявили, что угроза дополнительного наказания по ст. 209 УК не остановила бы их при реализации преступного умысла.
Следует отметить, перед опросом пришлось детально разъяснять содержание ст. 209 УК, ибо никто из них понятия не имел о такой норме. Из числа опрошенных семь человек были осуждены по совокупности по ст. 209 УК, но в момент совершения предикатного преступления и деяний, квалифицированных по ст. 209 УК, о существовании этой нормы не знали. Саму норму они оценивают как надуманную, противоречащую жизни, создающую трудности при возможности амнистии.
Затронутые вопросы – тема самостоятельного исследования. Возвращаясь к рассматриваемой проблеме, констатируем, что в плане раскрытия преступления и изобличения виновного деяние, предусмотренное ст. 209 УК Украины, сегодня все чаще становится, в силу его большей очевидности, первичным, и уже от него правоохранительные органы идут к преступлению предикатному.
Некоторые немецкие юристы прямо признают, что отмывание денег является лишь «концепцией расследования, которая видоизменилась в уголовное преступление».
В американских средствах массовой информации содержится немало примеров, когда выявление «жизни не по средствам» приводило к установлению хищений в особо крупных размерах в банках и известных фирмах. Так, сотрудник одного из банков модифицировал программу начисления процентов по вкладам с округлением сумм в меньшую сторону на величину не более 10 центов, что не могли заметить даже самые придирчивые вкладчики. Разница между действительной и округленной суммой начислялась на текущий счет программиста. К моменту разоблачения сумма созданного таким образом вклада приближалась к одному миллиону долларов. Преступление выявилось, когда программист стал производить расходы, превышающие его доходы.
Банк «United Dime Serving» стал жертвой проводимых мероприятий по исправлению ошибок, которыми воспользовался старший кассир. Изымая наличные, он попросту изменял суммы на крупных неактивных счетах и отражал недостачи как ошибки компьютера или переводил их с других счетов. Хищение 1,5 млн. дол. было обнаружено не ревизорами банка, а агентами ФБР, представившими доказательства того, что кассир пускал в оборот суммы до 3 тыс. дол. ежедневно.
Немало таких примеров и на постсоветском пространстве. Так, в Российской Федерации некто С., владелец сети бензоколонок, получив кредит в банке, через некоторое время объявил о своем банкротстве. По заявлению банка было возбуждено уголовное дело по признакам фиктивного банкротства. Однако доказать вину подозреваемого не представлялось возможным: финансовая отчетность свидетельствовала о значительных убытках и отсутствии прибыли. Неизвестно, чем бы закончилось расследование, если бы в поле зрения финансовой разведки одной из стран дальнего зарубежья не попала информация о поступлении на счета компании, созданной там С., значительных сумм денежных средств из России, которые не имели дальнейшего движения. Благодаря этой информации была доказана вина С. не только в попытке фиктивного банкротства, но и в многочисленных эпизодах группового рэкета и вымогательств, за счет которых, как выяснилось, создалась сеть бензоколонок.
Еще один пример. Гражданка России А. регулярно вносила на банковский счет гражданина Б. деньги в размере ниже суммы, подлежащей обязательному банковскому контролю. Затем средства переводились за рубеж на счета большого количества физических лиц как частные переводы, не имеющие коммерческих целей. Внимание банка привлекли интенсивность операций и значительное количество получателей платежей у гражданки, не занимающейся предпринимательской деятельностью. Вызывало также подозрение то, что все операции по внесению наличных на счет осуществлялись в размере ниже контролируемой суммы. Банк направил сообщение об операциях гражданки А. в Комитет финансового мониторинга России. В ходе проверки было установлено, что гражданин Б. проживает в одном из регионов Средней Азии, где производятся наркотики. Правоохранительные органы этой страны достаточно быстро выявили источник происхождения денежных переводов – доходы от наркобизнеса.
Не претендуя на роль пророка, можно предсказать, что презумпция невиновности в нынешней трактовке применительно к теме исследования уходит в прошлое. Ей на смену придет принцип: лицо должно доказать законность получения денежных средств и иного имущества. Идти от обратного правоохранительные системы самых развитых стран уже не в состоянии. Наверное, в этом есть свои закономерности возврата к прошлому опыту, использования его в новых условиях. А история такой меры древняя. Один из законов Солона гласил: «Кто не может указать, на какие средства он живет, тот лишается гражданских прав». Считается, что этот закон Солон заимствовал у египтян.
Подвижки имеются и в наше время. Так, Франция – родина Декларации прав человека и гражданина – и сегодня считается страной, где законодательная и другие власти уделяют максимум внимания защите прав и свобод. Однако именно французский УПК по отдельным уголовным правонарушениям давно возлагает обязанность доказывать невиновность и наличие смягчающих обстоятельств на обвиняемого. Таможенным законодательством США тяжесть доказывания перекладывается на собственника, с тем чтобы он привел существенные доказательства неиспользования имущества, вызвавшего сомнение в предназначении, для незаконной торговли наркотиками или иной преступной деятельности. Отсутствие доказательств законности владения имуществом влечет уголовную ответственность в ряде стран Азии.
В Литовской Республике еще в 1997 г. был принят Закон «Об обосновании законности приобретения лицами имущества и законности их доходов», предусматривающий «возложение обязанности на лиц, подозреваемых в совершении тяжкого корыстного преступления, их близких родственников или членов семьи, а также иных лиц, связанных с обвиняемым или подозреваемым, обосновать законность имущества и доходов».
Обсуждается предложение швейцарских экспертов по расширению возможностей замораживания и спустя определенный срок (1 – 2 года) конфискации финансовых средств, происхождение которых вызывает сомнение, если владелец денег в течение указанного срока не докажет, что они получены законным путем.
Согласно закону 2002 года в Великобритании расширены полномочия правоохранительных органов по конфискации крупных наличных сумм, не имеющих легального объяснения.
Джеффри Робинсон, автор уже цитированной книги, приводит пример из правоприменительной практики США. Полицейские, дежуря на автотрассе, производят досмотр автомобилей, водители которых превысили скорость, или методом случайной выборки. «Как-то раз полицейские остановили микроавтобус, управляемый ливанцем, и нашли почти 46 тыс. долларов мелкими купюрами. Поскольку ни водитель, ни пассажиры не смогли объяснить происхождение денег, они были конфискованы».
Конвенция Совета Европы об отмывании, поиске, аресте и конфискации доходов, полученных преступным путем, и финансировании терроризма от 16 мая 2005 года, принятая в Варшаве (Республика Польша), содержит принцип reversal burden of proof, согласно которому подозреваемый в отмывании денег должен доказать законность происхождения всего своего имущества и средств. В случае отсутствия таких доказательств имущество и средства конфискуются.
Примеры, как видим, имеются. Однако пока речь идет о попытках установить упрощенную процедуру доказывания законности или незаконности имеющихся доходов и имущества у подозреваемых или обвиняемых в выявленном корыстном преступлении. В идеале решающим шагом в борьбе с корыстной преступностью во всех ее формах было бы установление обязанности каждого гражданина давать подтверждение правомерности получения доходов и приобретения имущества. Начало положил Президент США Буш, обнародовав решение: в целях борьбы с коррупцией чиновники высшего ранга обязаны объяснить происхождение средств, хранящихся в зарубежных банках. ЦРУ вменено в обязанность осуществлять розыск таких счетов.
Президент Украины В.А. Ющенко в период предвыборной кампании 2007 г. пообещал ввести декларирование расходов государственных служащих высокого ранга.
Со временем деяние, предусмотренное ст. 209 УК Украины, повсеместно станет беспредикатным административным правонарушением, а при крупном размере – преступлением: ответственность будет наступать за наличие у лица денежных средств или иного имущества, законность получения (приобретения) которых оно не может доказать.
Хочется верить, что украинский законодатель проявит инициативу, исходя из объективной ее необходимости, а не дожидаясь, пока нас еще раз внесут в какой-нибудь очередной черный список.
О важности задачи выявления, раскрытия преступления, изобличения виновного и правильной квалификации содеянного говорить не приходится. Кампания по борьбе с отмыванием преступно нажитых доходов хронологически совпала с этапом, когда общество осознало крайне неприятную вещь: преступность, прежде всего организованная, достигла таких масштабов и такого уровня квалификации, что борьба с ней традиционными способами неэффективна, тенденция к расширению прав подозреваемых и обвиняемых вступает в противоречие с интересами безопасности граждан, общества и государства, которым причиняется все нарастающий ущерб в результате деятельности организованных преступных формирований. Отсюда объективно появилась необходимость реформирования некоторых принципов уголовного процесса.
Так, получает признание более широкое использование законспирированных источников информации для получения сведений о незаконных финансовых операциях, принятие в качестве доказательства на суде показаний так называемых опосредованных свидетелей (например офицера полиции, осуществляющего руководство источником), использование в качестве доказательной базы материалов прослушивания телефонных переговоров и перлюстрации почтовой корреспонденции. В Италии в рамках совершенствования законодательства по борьбе с «отмыванием» незаконных доходов важное место отводится разработке норм, регулирующих вопросы контроля за доходами и банковскими операциями. При этом законодательные и правоохранительные органы исходят из того, что одним из наиболее уязвимых мест является несоответствие между легальным источником дохода лица и его реальным материальным положением.
В Законе о борьбе с мафией от 1982 года № 646 содержатся положения, разрешающие проверку банковских счетов лиц, подозреваемых в причастности к группировкам мафиозного типа, и расследование их операций по продаже недвижимости. Правоохранительные органы наделены правом вести изучение образа жизни, материального положения, источников доходов граждан, подозреваемых в принадлежности к преступным синдикатам, и членов их семей (жен, детей). Проверке подлежат также физические и юридические лица, чьим имуществом и средствами подозреваемые могут прямо или косвенно пользоваться в преступных целях.
Однако такого рода меры получают неоднозначную оценку в других государствах. Одним из примеров могут служить перипетии по поводу так называемого Акта патриота в США. В Украине реформирование УПК пока находится в стадии дискуссии, в которой участвовал и один из авторов настоящей работы.
Тем не менее, нерешенные вопросы остаются, и их много. Начнем с простейшего. Преступник совершил три кражи, похитил в общей сложности миллион гривен. После вынесения приговора выясняется, что он совершил еще одну кражу на сумму сто тысяч гривен. Даже если по первому приговору виновный был осужден к максимальной мере наказания, возбуждается новое уголовное дело, и в приговоре увеличивается на сто тысяч гривен сумма, подлежащая возврату потерпевшему либо, при наличии оснований, конфискации. Теперь другая ситуация. Преступник украл, совершив три преступления, тот же миллион, из него «отмыл» сто тысяч, за что по приговору получил максимальную меру наказания. Спустя время выясняется: до начала расследования было «отмыто» еще сто тысяч. По букве закона надо возбуждать новое уголовное дело и проводить расследование. Завтра ситуация повторится с очередными ста тысячами, и колесо будет продолжать вертеться. Спрашивается, зачем? По первому приговору конфискации (или реституции) подлежит весь миллион. Даже если оставался «запас» для увеличения наказания, стоит ли результат затрат? Не та же ли тут аналогия со стрижкой свиньи, которую по другому поводу приводил когда-то Н.С. Хрущев: шерсти мало, а визгу много.
Более важная проблема. Не секрет, следователь, расследуя преступление, все усилия сосредоточивает на выяснении содеянного и сборе доказательств вины обвиняемого. Возмещение причиненного вреда, а тем более поиск доходов, полученных от легализации преступно приобретенного, считается задачей важной, но в силу дефицита времени и сжатых сроков следствия ее решения отходит на второй план. По данным статистики, в Луганской области возмещается причиненный преступниками ущерб за счет имущества, на которое был наложен арест в ходе предварительного расследования, в пределах 35 – 40 процентов. Суммы, которые взыскивают государственные исполнители по своей инициативе – это кошкины слезы. А выясняешь, какими правами и возможностями они пользуются для розыска укрытых денег и других ценностей, – самому плакать хочется.
Когда-то А.П. Чехов, ознакомившись с бытом каторжан на Сахалине, образно охарактеризовал соотношение судебной системы и системы исправления преступников: собирается консилиум профессоров, опытных врачей, ставят больному диагноз, а затем операцию поручают провести фельдшеру. В этой части ситуация остается прежней и по сей день. Но она очень точно характеризует и существующую практику возмещения причиненного преступлением ущерба. И если мы действительно ставим задачу лишить преступника возможности получить выгоду от содеянного, то только ввести ответственность по ст. 209 УК явно недостаточно. Нет особых надежд и на результативность реформирования деятельности государственных исполнителей. Пусть и дальше смотрят, появился ли в квартире должника-осужденного телевизор или холодильник. Эффективным было бы решение расширить задачи службы финансового мониторинга. Но кардинальный шаг – это создание в Министерстве внутренних дел и Службе безопасности Украины специальных подразделений, наделенных правом производить следственные и оперативно-розыскные действия по выявлению и выемке предметов преступной деятельности и доходов, полученных преступным путем, в том числе и после того как завершилось предварительное расследование и вынесен приговор. Соответствующие дополнения и изменения следует внести в УПК Украины.
И еще одно. Когда сопоставляешь сумму оценки имущества, на которое наложен арест следователем, и цены, по которым оно реализовано, – от смеха умереть можно. Допустимо, конечно, усложнить процедуру экспертных оценок. Но самый надежный способ – включить в состав экспертов потерпевшего, наделив его правом, в случае несогласия с заниженной экспертной оценкой, лично осуществить реализацию имущества по предлагаемой им цене или обратить его в свою собственность. Если потерпевших несколько, допустимо использовать принцип тендера.
Рост экономической преступности, влияние на нее рыночных отношений оживил интерес отечественных криминологов и криминологов СНГ к исследованию этого феномена. Были сделаны многообещающие заявления: «экономическая» проблематика становится для криминологической науки приоритетной, она должна стать объектом первоочередных интересов специалистов в условиях автономизации экономической криминологии как научной отрасли. Провозглашается: «Криминологам сегодня крайне важно обеспечить инверсионный переход от практики проведения случайных, эпизодических, дискретных, периферийных исследований экономической преступности к системному изучению этого асоциального явления, всей совокупности его эндо- и экзогенных связей и взаимообусловленностей, комплекса криминологических признаков и свойств экономической преступности, факторов ее детерминации и т.д. Потребуется решение и многих «традиционных» научных вопросов в приложении к задачам становления этой отрасли криминологического знания: разработка соответствующего понятийного аппарата с обоснованием ключевых дефиниций, построение классификации экономических преступлений и типологии личности экономического преступника, формирование концептуальных основ механизма превенции в условиях новой социальной реальности, обоснование подходов в сфере прогнозирования изменений криминогенной ситуации и криминальной обстановки в сфере хозяйствования и появления новых видов экономических преступлений и т.д.
Решение названных задач должно стать объектом первоочередного интереса специалистов на первых этапах автономизации экономической криминологии как научной отрасли».
Смущает только, что все это пишется в 2003 г., будто не прошло два десятилетия, как наши государства живут в условиях рынка. Похоже, что криминологи за это время не освоили даже азы рыночной экономики, поэтому занимаются выяснением, что такое экономическая деятельность, предпринимательство, и приходят к выводу: «Преступления в сфере экономической деятельности носят в целом очевидно мошеннический характер», а «ключевым фактором, детерминирующим появление и воспроизводство экономической преступности как социального феномена, выступает противоречие между частными интересами бизнеса (и его субъектов) и публичными интересами социума в целом».
Впрочем, авторы не скрывают неподготовленности традиционной криминологии к научному осмыслению проблем экономической преступности, заявляя: «Экономическая криминология ждет своих энтузиастов!». Правда, настораживает отсутствие требований к профессионализму этих энтузиастов, ибо в завершении дается любопытная справка: «В свое время Артур Шопенгауэр хорошо сказал о специалистах и дилетантах следующее. Общество к специалистам проявляет уважение, а к дилетантам – настороженность. Однако сам специалист относится к своему занятию как к ремеслу, а дилетант – с любовью и увлеченностью! Не поденщики, а именно дилетанты, увлеченные люди, сделали множество великих открытий. И мир за это им признателен, – завершает свои размышления великий немецкий философ XIX в.».
Отраслевая разобщенность исследований причин преступности – проблема давняя. Но основной недостаток в том, что преступность изучают в узких рамках самой преступности. Между тем преступность – это неотъемлемая часть системы общества, где экономика – важная, но не единственная его составляющая. И только в широких рамках системы всего общества с его закономерностями развития и функционирования, с коллизиями и противоречиями между человеком как существом биологическим и человеком как существом социальным, при нынешнем уровне знаний можно найти пока не магистральный путь, а тропиночку к решению актуальной и очень непростой проблемы причин преступности.
Источник: глава из монографии
Беницкий А.С., Розовский Б.Г., Якимов О.Ю. Ответственность за легализацию преступно приобретенных доходов в уголовном законодательстве Украины и Российской Федерации: Монография / МВД Украины, Ин-т экон.-пр. исл. НАН Украины, Луган. гос. ун-т внутр. дел им. Э.А. Дидоренко, Восточноукр. нац. ун-т им. В. Даля. – Луганск: РИО ЛГУВД им. Э.А. Дидоренко, 2008. – 496 с. – Библиогр.: С. 463-492.